а хочешь, я стану краской –
ты будешь макать в меня кисти.
я стану ложиться на простынь
под нервную музыку сердца
неровными, злыми мазками...

в обед в магазине красок
(на чистых прудах, ты помнишь?)
меня купит старенький гений,
какой-нибудь, скажем, шемякин –
вот, купит сто тюбиков сразу.
затем увезёт меня в ниццу,
париж, а быть может, в гренобль.
и там, в мастерской, в мансарде,
он выдавит, выстрелит краску,
размажет меня по холсту –

и стану я моной ли, лизой,
купальщицей от боттичелли,
саскией на коленях
(хотела бы – на твоих).

однажды увижу лувр…

и каждая кошка парижа
узнает, что где-то на свете –
есть ты.

потому что с картины,
сочащейся масляной краской,
проступят улыбкой джоконды
слова о моей любви.

а хочешь, я стану глиной –
на пальцах останусь мягкой…

а нэцкэ (допустим, будды),
что сделают из меня,
пойдут затем на арбате
по сотне долларов штука.
их будут «толкать» туристам
на память о красной москве.

меня увезут в неаполь,
в мадрид и, наверное, в лондон,
поставят в какой-нибудь горке
за венецианским стеклом.
и каждый английский сеттер,
испанская хитрая такса,
блондинка-болонка из рима,
обнюхав вошедших гостей,
вернувшихся после прогулки,
узнает, что где-то на карте
есть ты.

потому что под сердцем
(пусть даже спокойного будды)
проявится скромная надпись –
ты знаешь, о чём она.

а хочешь, останусь собою?
останусь с тобою, хочешь?
я буду ложиться на простынь,
под пальцы ложиться твои…

и каждый сверчок за печкой
(которой здесь нет и в помине),
собака в прихожей, кошка,
цветок у забора...

и
весь мир, вся вселенная эта
(возможно, не только эта)
засветится яркими красками,
узнав о моей любви.