Желал старик красотку-даму – младую прелесть – без изъяну; румяной щёки, алость губ – прельщала старика и грудь; упругость попки, нежность кожи; волна бедра вздымала чувства... Но глядя в зеркало, так грустно он думал только об одном: о прошлом озорства, былом вихрастом мальчугане – капризном; с перебором к даме порой надменно подходил, в изъянах форм её ловил – смеясь, дразнил и издевался: над чувством нежным измывался; бравировал, хвалясь друзьям, с насмешкой, в пересчёте дам.

Сейчас же, всё наоборот – никто не смотрит деду в рот, в речах любовных пребывая. Лишь доктора, работу зная, брезгливо чистят ему рот – мосты, протезы... Боль пустот о белизне стройного ряда напоминало, но... – Не надо... – о боли... – грустном говорить. – Исправят, врач ведь говорит.

Желал лишь он – любить кого-то: в любви, отдаться безрассудно, но... вспоминал лишь очень смутно – в своих возлюбленных утехах, что доводили нас до слёз и смеха, иль вознося под небеса, даруя в счастье словеса и нежность в пылкости до страсти... Ах, как прекрасно! Это счастье, что даровала нам судьба. Порой, манила и звала, наивностью своей прельщала – утехам в жизни придавала и опыт бытия несла.

Но нужно ль всё былое свету, коль это было так заветно? для оного – не для тебя.

Пустое в жизни развлеченье – лишь утешение, порой. И горестно – напрасно рвенье, когда уж... время на покой. Ан, нет; мой милый, ты постой: я не закончил наставлений, всего лишь изложив обиду – в своих строках на пару мнений, тебя, со стороны я вижу.